25.11.2022
Я предложила Ане записать наши разговоры как документацию истории нашей дружбы во время войны. Здесь я привожу самые важные для меня отрывки из наших бесед. Я родилась и почти всю жизнь прожила в Москве. Этнически я определяю себя как украинку, меня так воспитал отец. Война России против Украины — моя личная трагедия. В марте 2022 года я эмигрировала в Ереван, поняв, что более не могу жить в стране, которая убивает моих родных и друзей. Несмотря на то, что я считаю себя украинкой, я репрезентирую российское общество. Я вижу необходимость не открещиваться от этого, а, наоборот, смотреть внутрь этой боли. Я уверена, что чем больше будет рефлексии травмы войны со стороны россиян, тем больше возможностей, чтобы изменить российское общество, мнение о нем за пределами России, а также показать украинцам, что мы способны не только разрушать. У меня были такие мысли ранее, но в позицию они оформились, когда мне удалось встретиться с моей подругой из Киева. Сейчас Аня живет в Базеле, куда бежала с семьей от войны. Мы встретились в Тбилиси, Аня приехала вместе с годовалой дочкой участвовать в Тбилисской архитектурной биеннале. Украинская организация, где работает Аня, является партнером биеннале. Аня пригласила меня приехать из Еревана, что я не раздумывая сделала. Мы знакомы с Аней с 2015 года, вместе в Украине делали не один культурный проект. Я ждала нашу встречу с большим волнением: несмотря на то, что Аня давно меня знает, это моя страна бомбит ее любимый город, где живут Анины брат и родители. Мы были очень рады друг другу, но в то же время эмоционально нам было непросто. Мы много говорили о войне, об ответственности россиян, об отношении украинцев.
ОБ ОТНОШЕНИИ К ВЛАСТИ
АНЯ: Недавно я смотрела видео, в котором женщина в России получила сообщение о смерти сына, она плачет и говорит: «Чертова Украина». Украина снова демонизируется. Если у людей в России появлялись бы вопросы к власти, это нормально, а когда все равно винят нас, украинцев, значит критическое мышление по-прежнему отсутствует.
У нас же всегда было критическое отношение к людям во власти. Сейчас тоже не слепо верят, есть вопросы, почему были не готовы, почему шли на компромиссы, зачем разминировали коридор к Мариуполю в 2019 году и т.д. Все понимают, что вопросов к власти очень много, но сейчас не время оспаривать их действия. Сейчас важно объединиться и доверять. И в своей коммуникации государство делает все для того, чтобы держать украинцев вместе.
МАРИЙКА: В России люди тоже считают, что люди во власти могут их обманывать. Но разница в том, что они уверены, что это происходит на местах, а вот «царь» не знает об этом.
О ТЕКУЩЕЙ РЕФЛЕКСИИ В РОССИИ И УКРАИНЕ
АНЯ: После 24 февраля я отписалась от всех российских изданий и людей, которые никак не реагировали на войну. Я только пробовала следить за теми, кто высказывался и пытался ее осуждать, но и это в какой-то момент начало раздражать. А где действия? Недавно, например, в Wonderzine я увидела материал про Монеточку, она начинает раздражаться от своего собственного империализма, который периодически у нее как-то проявляется. Это внутрення рефлексия самих россиян очень интересна и важна. Я про это вспомнила, потому что это интервью с Монеточкой, у которой большая аудитория. Хорошо, что про такое начинают говорить. До этого было одно — только «нет войне». Важно, что дискурс переходит в подобное русло, началась рефлексия.
В отношении Украины я часто думаю, что будет со страной после победы. Мне важно, чтобы наш патриотизм потом тоже не перегнул палку. Сейчас это естественная эмоция и часто решение: хочется держаться своих, чтобы не терялась, а только проявлялась наша украинская идентичность и мотивация бороться.
О ТОМ, КАК ЖИТЬ
АНЯ: У всех моих знакомых в России жизнь сильно изменилась из-за войны. Я считаю, что это справедливо, потому что это война: она касается и страны-агрессора, и страны-жертвы. Для меня не о’кей, когда россияне стараются жить так, как будто на них это не повлияло. Я понимаю, что важно иметь пространство, где можно наслаждаться жизнью, и я за то, чтобы оно у всех было. Но это неправильно, если люди из России просто закрывают глаза и продолжают жить в своей скорлупе. У нас (украинцев — мое прим.) всех жизнь сильно изменилась, она еще долго не будет нормальной. Хотя все пробуют жить дальше, но это точно не так, как было раньше. Постоянно есть страх за родных, за себя, за будущее своей страны. Мне не о’кей, когда люди остаются вне политики. Я догадываюсь, откуда берется подход «от меня ничего не зависит». Но я все равно верю, что каждый несет на себе ответственность в любых своих действиях. И это не только про протесты и публичные высказывания. Это про то, как говорим о войне в каждодневной жизни, как и кому помогаем, какие продукты покупаем. У нас, например, с 2014 года есть привычка смотреть производителей на упаковке, где выпущена эта шоколадка или зубная паста. Если в России, то я выберу другого производителя, чтобы не платить стране-агрессору. Особенно это касается тех, кто переехал в другую страну. У вас есть возможность тут протестовать, рефлексировать и объединяться, чтобы подумать над тем, как жить дальше. Да, это намного сложнее, чем просто продолжать жить, как ни в чем не бывало. Но у нас даже такого выбора нет.
О ДИАЛОГЕ МЕЖДУ РОССИЯНАМИ И УКРАИНЦАМИ
АНЯ: Я уверена, что сейчас диалог невозможен в публичном поле. Есть много европейских организаций, которые пробуют усадить украинцев и россиян за один стол. И это удивительно, потому что люди еще травмированы, и это может причинить еще больше травм. Я думаю, что классно было бы дать возможность россиянам поговорить с россиянами. Я на такую дискуссию с большим интересом пошла бы, послушать о чем люди говорят, какие у них планы, какое видение. Готовы ли они к каким-то изменениям, даже если они не в России, есть ли у них какая-то рефлексия на ситуацию, на свою судьбу, роль, идентификацию?
МАРИЙКА: В прошлый раз мы с тобой разговаривали по «горячим» следам. В Киеве был обстрел. Я вот говорю «россияне». А кто я? Я тоже россиянка. Кто-то, конечно, рефлексирует относительно того, как быть россиянами сейчас, кто-то — нет. Мы с тобой общаемся на украинском языке, однако большая часть моей идентичности — московская, и я представляю российское общество. Несмотря на то, что мы подруги, и я против войны, все равно всё российское, и я тоже, — триггер для украинцев.
АНЯ: Это была неделя, когда стреляли по энергетической инфраструктуре и не только, периодически мама или Димины (муж Ани — мое прим.) родители были без связи. Конечно, за все 8 месяцев привыкаешь к любым новостям. Но когда утром просыпаешься и через семейный чат уже понимаешь, что происходит что-то плохое, наступает страх, злость, отчаяние, паника. Особенно это сложнее переживается на расстоянии: ты видишь сообщения, что что-то куда-то прилетело в каком-то районе, куда точно не говорят, это выясняется через полдня. Ты не знаешь, куда это упало. И даже если это не тот район, где родители, там могут быть друзья, или даже незнакомые, все равно это в родных местах, и я на это, конечно, реагирую эмоционально. Эмоции по-разному проявляются, у кого-то злость, вот у мужа желание написать знакомым россиянам, которые все это время молчат. Не знаю, как он еще сдерживается.
МАРИЙКА: Что он хочет написать?
АНЯ: «Проснулись? Пьете кофе? Ничего не тревожит??». Потому что ты понимаешь, что выпал на весь день, тебе страшно, ты боишься за родителей, ты не можешь работать. И когда ты встречаешь таких людей, которые продолжают свою жизнь без этого фона, — в Тбилиси россиян можно было встретить на каждом шагу, которые говорили про что-угодно, но только не про войну — это, конечно, триггерит. Задаешься вопросом «Как так? Почему?». Это несправедливо.
Идя одна с коляской по Тбилиси, я накричала на человека, который хотел мне помочь. Я понимаю, что в тот момент он ни в чем не был виноват, я не знаю его позицию, мне было бы интересно ее узнать, но ты слышишь человека, говорящего на русском — можно отличить русский украинский от русского русского — и, конечно, идет цепочка, что этот человек все равно жил там, поддерживал ли он Путина или нет, он все равно относится к этому обществу. Все равно эта цепочка приводит к тому, что этот человек оттуда, значит, виноват. Автоматически. Я понимаю нелогичность этого, в такие моменты я стараюсь сдерживать себя. Я пробую отслеживать эмоции, не делать скоропостижных движений, никому не писать злостных сообщений и стараться оставаться собой. «Вдох-выдох» и пошли донатить ВСУ, становится легче.
О ТРАВМЕ И НЕВОЗМОЖНОСТИ ЖИТЬ НОРМАЛЬНО
АНЯ: Никто из украинцев, остались они или уехали, никто не в порядке. Перманентный стресс и страх, переживание за своих родных, страну. Мы постоянно говорим, что мы уже «поломанные». Даже если мы в безопасности, мне лично тяжело абстрагироваться и жить в параллельной реальности. Благодаря ребенку я часто нахожусь в моменте, в хорошем состоянии и настроении, но мне тяжело думать про что-то другое, в профессиональном плане тоже. Тут в Европе я не могу размышлять про актуальные потребности Европы, у меня нет на это мотивации и я не вижу в этом никакого смысла.
Я пошла на курсы немецкого и на простой вопрос, был ли у вас отпуск в этом году, мне было тяжело ответить. Мои ответы были драматичными. Про отпуск я рассказала, что была в разных странах за эти полгода, но я не могу назвать это отпуском, он был вынужденным, я не отдыхала, а переживала. Я была везде переселенкой. И если людям об этом постоянно говоришь, им становится тяжело с тобой и они больше ничего у тебя не спрашивают. Но пока идет война я уже не смогу беззаботно смотреть на простые вещи. Кстати, на курсы ходили две россиянки. Я с ними не разговаривала никогда напрямую и делала все, чтобы быть в других рабочих группах. Они как-то перестали потом ходить на эти курсы.
МАРИЙКА: Я тебя хорошо понимаю, так давно живу.
АНЯ: Я уверена, ты это понимаешь, потому что ты уже давно живешь в борьбе и я знаю, насколько тебе сложно было и раньше. У украинцев больше нет выбора. Я знаю, что даже у тех, кто максимально старается закрыть глаза на положение вещей, не все в порядке: у них есть родственники в Украине, хотят они того или нет, они каждый день об этом думают и переживают. Ты вот постоянно так живешь, это тяжело, это истощает, это ограничивает тебя в общении с людьми, которые не могут разделить твой опыт, они это не проживают. А вот у россиян, с которыми я говорила, я понимаю, что у них все-таки выбор есть. Они могут отвернуться от ситуации, адаптироваться, продолжая жить так, как было раньше, И это, наверное, больше всего раздражает: что у россиян этот выбор до сих пор есть, что они могут продолжать быть «вне политики» и не задумываться о войне.
Раньше у меня была эмпатия к россиянам, я начинала переживать о друзьях, родственниках из России, как война их коснется. Но потом я себя реально учила не думать о россиянах. Их не бомбят, у них все живы и здоровы. Да, последствия войны могут быть для них тяжелыми, но не такими, как у меня. Мы с тобой говорим, я снова начинаю про это думать. Мне было тяжело перестать переживать за них. Я повторяла и повторяю себе: мне пофиг, что там происходит, главное, чтобы Украину не бомбили.