Где вы были 8 лет?

«Где вы были 8 лет?», — российские пропагандисты культивировали этот вопрос, чтобы оправдать агрессивное вторжение России в Украину. Я уехала из России почти сразу, как началась полномасштабная война. Кажется, мне было относительно легче переживать эту трагедию, чем тем противникам насилия, кто вынужден был остаться. Я не видела плакаты, призывающие вступать в ряды наемников ЧВК «Вагнер», полусвастику — букву Z как символ российского вторжения — на фасадах домов, и не слышала, как некоторые жители России повторяют пропагандистскую мантру о 8 годах, в течение которых якобы «укрнацисты» якобы бомбили Донбасс. 

 

Я родилась в Москве, мой папа воспитал меня как украинку, так что внутри меня всегда боролись две идентичности — москвички и украинки. Почему они не могли мирно сосуществовать? Война России против Украины — ответ.
 

В Москве мне было сложно проявлять свою украинскость, так что ребенком я ее отрицала, а в 20 лет уже защищала. Я была «своей», когда говорила на русском языке. Украинская речь встречала недоумение, колкости или неприкрытую злость. Будучи уже взрослой, я смогла найти среду, внутри которой мне удалось проявить украинскость. С 2010 года я была вовлечена в различные активистские инициативы, и на протяжении этого времени меня окружали единомышленни:цы, для которых принятие разности в людях — была наша общая базовая ценность. Но это всегда был один из «островков» Москвы, который воспринимал «другость» как норму, в отличие от «океана» ксенофобии, которой было и остаётся пропитано российское общество. К сожалению, это не патетичное преувеличение, а метафоричная реальность. 

 

3 марта 2022 года, через неделю после начала войны, я эмигрировала в Ереван. Первое, что сказала моя подруга из Лондона, которая к этому времени жила в столице Армении уже год, что здесь почти никто не протестует против войны в Украине. 
 

6 марта я пошла на антивоенный митинг к посольству Украины в Армении. Там было очень мало людей в сравнении с тем, что я видела в интернете на фотографиях с акций протеста в других странах. Митинг около посольства напомнил мне  непопулярные акции в защиту прав человека в России, которые проходили 31 числа каждого месяца, поскольку 31 статья Конституции РФ закрепляла права человека за российскими гражданами.  Посетив одну из таких демонстраций, я ощутила себя на периферии общественного интереса, как будто права человека не нужны. 

 

На митинге у посольства несколько десятков армян, которые протестовали против войны в Украине, говорили важные для меня слова о том, что Украина ведет антиколониальную войну против бывшей метрополии России, и Армении же рано или поздно предстоит перехватить эстафетную палочку. 

 

В середине марта 2022 года многочисленные мигранты из России организовали марш-протест против войны по центру Еревана. Мы скандировали: «Путин — убийца». Местные жители смотрели и не соглашались. Одна женщина была настолько возмущена, что отправила нас матом «далеко и надолго», крича: «Где вы были 8 лет?». 
 

***

 

Я довольно быстро поняла, что в Армении совсем другой контекст: здесь тоже на повестке война, только другая, своя, в Арцахе. Пока «западный» мир говорит только о войне в Украине, многие армяне возмущаются, что их трагедия остаётся незамеченной. Несмотря на то, что Нагорный Карабах — продукт российско-советского колониализма, тамошний военный конфликт был мне мало заметен, пока я жила в Москве. Бежав из России из-за одной войны, я оказалась внутри другой. Некогда тамошняя война стала мне здешней. 

 

Официальная власть в России, вторгшись в Украину, по сути, заявила, что Украина должна быть русской, иначе — смерть. Украина защищает собственную субъектность. Россия обличила свою неоколониальную имперскость, против которой я боролась изнутри, сейчас я — ее невольная представительница. 
 

Мне было эмоционально сложно репрезентировать страну-агрессора и экс-метрополию в Армении, бывшей колонии России и зависимой от нее стране. Хочу или нет, я все равно человек из «центра», моя фигура окрашена определенным восприятием — теперь стало особенно важно, как я выгляжу, говорю и откуда приехала. 

 

Несмотря на то, что Армения не выражает агрессию против меня, мне все равно некомфортно быть собой, я стараюсь принять эту новую травму. Как я могу расколонизировать свое мировосприятие, сформированное в Москве, пусть и внутри украинской инаковости? Этот вопрос меня мучает уже больше года, пока живу в эмиграции. В отсутствии готовой инструкции я учусь это делать в моменте, рефлексируя каждое свое слово и действие. 

 

Когда во мне видят пришельца, меняющего местный ландшафт, мне ясна природа возможного неприятия или раздражения. Но несмотря на относительную закрытость армянского общества, здесь не принято выражать злобу на других, только удивление и интерес к инаковости. Выполняя невольную представительскую функцию России, я использую любую возможность откровенного и равного диалога с армянами, часто наполненного болью, но вместе с тем целительного, для меня точно.  

 

В Ереване мне представилась возможность принять участие в трехдневной дискуссии между армянами и российскими мигрант:ками. Организаторы события уже более 10 лет проводят подобные диалоги между армянами и азербайджанцами, стремясь найти способ к мирному процессу между двумя обществами, воюющими до сих пор. В нашем случае Россия и Армения не воюют, однако много россиян приехали в Армению из-за того, что Россия напала на Украину. Миграция привнесла новые динамики в жизнь армянского общества.  Организаторы решили использовать схожую методологию, что и в случае с азербайджанскими коллегами, чтобы обсудить с нами, российскими мигрант:ками, как мы смотрим на современную Армению, что знаем об истории этой страны и получается ли нам интегрироваться в армянское общество. Разговор так или иначе сводился к вопросу о колониальной зависимости Армении от России. Мы обсуждали то, что особенно задевает армян в поведении российских мигрант:ок. Я, в свою очередь, смогла честно рассказать, что, несмотря на гостеприимство армян, я ощущаю и понимаю, что меня не могут принять. И добавила, что это для меня нормально: я почти не знаю армянский, и несмотря на то, что многие в Армении знают русский, переход на колониальный русский язык является маркером “свой-чужой”. 
 

Когда организаторы диалога спросили, хотим ли мы принять участие в более широкой дискуссии между армянами, грузинами, азербайджанцами и россиянами и что нам было бы важно обсудить, интуитивно я ответила, что основным вопросом для меня является коммуникация, а точнее: “Как россияне, представитель:ницы бывшей метрополии, могут общаться со своими экс-колониями?”. В частности, я, как представительница России, не была уверена в правомерности своего участия наравне с гражданами этих трех стран. Россия всегда находилась в доминирующей позиции по отношению к Грузии, Армении и Азербайджану, которые, будучи советскими республиками, стояли на ступень ниже в иерархии власти. Исходя из этого, я ответила, что мне было бы важно наступить на свое больное место и поговорить о том, как правильно выстраивать разговор. Являясь носительницей привилегии,  с моей точки зрения, я не могу делать вид, что российского доминирования не было, и продолжить разговаривать, не замечая сложное колониальное прошлое и не менее травматичное настоящее, которое пережили и сейчас проживают жители этих государствах. 

 

Перед тем, как вступать в разговор на равных, мне, как представительницы экс-метрополии, каким-то образом нужно покаяться, чтобы восстановить баланс. Как мне кажется, без этого не получится преодолеть имперскость мышления, которая априори свойственна нам, людям из метрополии, просто потому, что мы выросли в других обстоятельствах. Собственно, я наблюдала это в рамках нашей дискуссии между армянами и россиянами. Несмотря на то, что участн:ицами из России были рефлексирующие и эрудированные люди, я ощутила, что они не готовы слушать армян, а хотят только говорить, причем громко. Они не хотели проблематизировать свое положение мигрант:ок в Армении, но стремились помочь установить мир между армянами и азербайджанцами, или же сделать какое угодно другое благое дело. Казалось бы, что здесь нет ничего предосудительного, но для меня это было проявлением комплекса «белого спасателя», который везде хочет навести свой порядок, причем не только в переносном смысле, но и в прямом. Мой армянский знакомый Тигран заметил, что местных может даже возмущать стремление приезжих россиян очистить улицы Еревана, где, по нашему мнению, лежит много мусора. Так он прокомментировал многочисленные мигрантские инициативы  по уборке городских пространств. 

 

Несмотря на то, что мы честно обсуждали отрицательную роль России в войне Нагорном Карабахе, мои сограждане изымали себя из этой формулы, будто Россия — это не та страна, откуда мы приехали. Война в Нагорном Карабахе — следствие советской колониальной политики, которая по сути повторяла российский имперский проект в новых идеологических нарядах, так что мы, россияне, отвечаем за поступки прошлого, которые хоть и не выбирали, но унаследовали. Мне было странно и неприятно видеть, как участн:ицы из России не хотят думать над своим положением наследн:иц российского и советского колониализма, чтобы вступать в диалог с уже рефлексией по этому вопросу. Но я хотя бы смогла сказать свое мнение. 

 

***

 

Мне сложно принимать от армян проявление их зависимости от России. Я не принимаю, но молчу.  Когда армяне воспроизводят миф о восьми годах, в течение которых «укрнацисты обстреливали русское население Донбасса», я сдерживаюсь, чтобы не начать спорить, навязывая свое «правильное» мнение. На интуитивном уровне я понимаю, что такая стратегия общения колониальна: сначала мои условные предки присоединили к своей империи территории современной Армении, а теперь я якобы должна помочь Армении освободиться, при этом сама Армения в обоих случаях лишается субъектности. Хотя я каждый раз испытываю странные ощущения видеть неотрефлексированную зависимость Армении от России, я все равно выбираю не спорить. 

 

Моя подписчица в инстаграмме, с которой мы никогда не виделись, обвинила меня в лицемерии: говоря о российском колониализме, с ее точки зрения, я сама его проявляю, находясь в Армении, потому что молча наблюдаю ее зависимость от России. Подписчица рассказала, что уехала из Дагестана в Украину, а после войны эмигрировала в Великобританию, она никогда не была в Армении. Я попыталась объяснить ей контекст, который увидела здесь и соответствующий мой выбор стратегии коммуникации. 

 

Говорить на русском в Армении, к сожалению, пока еще норма. Безусловно, это колониальный язык, как и тот же английский, на котором мне предлагала общаться подписчица. Аргумент, что многие местные жители не смогут понять, поскольку (особенно старшее поколение) не знают английский, показался ей оправданием моего нежелания расколонизировать себя. Я же осталась на своей позиции, что смена одного колониального языка на другой не решит проблему, я же проявлю колониальное высокомерие, если буду говорить не на том языке, который тут знают, а на том, знание которого  здесь может считаться привилегией. 

 

Мне сомнительно думать, что смена русского на английский продемонстрирует проработку травмы колониального прошлого. Кажется, это будет физическое воплощение различия между империями, согласно которому российское колониальное приравнивается к отстающему от более прогрессивного западного колониального,  выигравшего гонку империй. 

 

 ***

 

На блошином рынке Еревана я купила самодельное «денежное дерево», которое придумал и создал мастер Аревшат, что с армянского переводится как «залитый солнцем». Аревшат соединил в этом объекте свою любовь к богу и желание, чтобы в доме был достаток, собрав своего «франкенштейна» из монет советского времени, использованного флакона духов, креста и девы Марии. Я выбрала этот объект, потому что он является для меня метафорой постколониального субъекта, который выглядит как спайка противоположностей, не только уживающихся внутри одного общего тела, но и обогащающих его новым смыслом. 

 

«Аллаху Акбар», «Слава России», — в самом начале документального фильма, снятого Беатой Бубенец, «Чеченец» кричит его главный герой, чеченец, отмечая Новый год на Майдане в Киеве во время «революции достоинства» 2014 года. Он ее участник. Чеченец прошел Афганскую, Абхазскую войну, две Чеченские, потерял там двух братьев. Теперь он все время хочет воевать с российским государством, мстит за братьев. И славит Россию, потому что, как сам говорит, любит свой дом. Может показаться, что у него «каша в голове» — то он воюет за независимую Ичкерию, ненавидит российское государство, но считает Россию своим домом, потому что Чечня, его родная земля, — ее часть. Но именно такая «каша» — его норма как постколониальной личности. 

 

После Майдана чеченец едет в Крым, а оттуда воевать на Донбасс за Украину, против России. Фильм документирует аннексию Крыма, «референдум» за вхождению в Россию, образование ДНР и ЛНР. Голос чеченца намеренно приглушен. Несмотря на то, что он всегда воюет, его мир как будто тих и спокоен. Но частое молчание и горькое спокойствие чеченца кричат от боли. На его фоне обезличенные толпы орут пугающим ревем «Ура, Россия!», выжигая пустоту.

 

Мне сложно рассмотреть в этих толпах личностей, наблюдая за карикатурными персонажами. Сложно понять этих людей, их необузданный восторг от России и ярую ненависть к Украине. Сложно принять их желание быть частью «русского мира». Сложно наблюдать за их насилием в отношении тех, кто не согласен. В любой ситуации — счастья или ненависти — они орут. Проще осудить этих людей, убрав из видимости, но они — люди, которые чего-то хотят, своего, не моего. Это сложно понять, еще труднее принять. Но кажется важно проделать над собой эту работу. 

 

***

 

Донбасс — очередной вечно раздираемый войной регион на постсоветском пространстве. Если и когда война закончится в Украине, что будет с Донбассом, который, конечно, украинский? Эта та странная и «дикая» помесь различных миров, которая, кажется, не позволит ему помирить свои разные части, так долго убивавшие друг друга. Конечно, Россия в очередной раз содрала плохозажившие раны, которые образовались в результате прошлых российско-советских колониальных проектов. Кровь опять потекла. Донбасс был обречен стать очередной ресурсной колонией России, бедной и зависимой от Москвы. 

 

В 2018 году украинская художница рассказала мне историю о том, как судьба Донбасса напоминает ей судьбу музея современного искусства в Украине — и то, и другое имеет призрачное будущее. Она была из группы художни:ц, защищавших украинское советское культурное наследие от уничтожения, которое хотела осуществить официальная украинская  власть ввиду закона о Декоммунизации. Художники считали, что советское — часть их идентичности, которую важно раскрыть, а не стирать, будто чужую. Художница привела мне в пример город Северодонецк, основанный в 1934 году: «Получается, по логике закона нужно удалить весь город?», — спрашивала она. 

 

Сегодня донбасские города стираются, но не украинской властью, а российским государством. «Я тебя породил, я тебя и убью», — как будто говорит Россия словами гоголевского Тараса Бульбы, уничтожая украинские города, построенные в советские годы. Россия примеряет на себя очередную роль очередной империи. Она может захватить Донбасс, полностью его стерев, превратив в доиндустриальное «Дикое поле». Но оно не вернётся в прошлое, а станет руинами Донбасса в будущем. Эта территория продолжит быть постколониальным субъектом, ищущем свое тело, внутри которого смогут ужиться различные миры и разные судьбы.

 

 ***

 

«Лики войны» — посредственный фильм, который я посмотрела на фестивале документального кино в Ереване. Режиссерский дебют Антона Жарова, поехавшего на восток Украины, чтобы взять интервью у иностранных волонтёров, помогающих тем, кто остался жить внутри войны. Интервью перебиваются кадрами руин, оставленных войной. На их фоне звучит трагическая музыка. «Антон, вам нужно лучше знать историю — Донбасс бомбили 8 лет», — так женщина из зала прокомментировала фильм во время дискуссии после просмотра. Мужчина-армянин, тоже зритель, кивал головой в знак согласия, добавив: «Донецк и Луганск бомбили 8 лет». 

 

Антон, режиссер фильма, казалось, не ожидал такого поворота дискуссии: приехав из Европы, он, скорее всего, не понимал, что ему могут сказать в Армении о войне в Украине. Держась вальяжно, он рассказал, как узнал о бомбежке Россией Украины — был дома и занимался сексом с девушкой, когда прочитал новости. Антон, наверное, рассчитывал оказаться в «безопасном» для себя месте, где все присутствующие разделяют его позицию по войне. 

 

Я же ухмыльнулась, услышав очередные «где вы были 8 лет?». «Конечно, армяне смотрят российское телевидение, у них искаженная информация», — подумала я, чтобы успокоить свои нервы. Потом стала думать: ведь так легко построить ассоциации между Донбассом и Арцахом. И там, и там — якобы “моноэтническое население”, русские и армяне соответственно. Россия якобы пошла войной, чтобы защитить русских на Донбассе от украинцев, желающих их репрессировать, Армения защищала армян Арцаха от насилия со стороны Азербайджана. Мужчина и женщина в зале, которые говорили про 8 лет, могут солидаризироваться с такой логикой, впитывая и транслируя этот удобный предлог для военной агрессии. Хотя я никогда не смогу с этим согласится, но мне стало чуть легче воспринимать эти слова не как бездумное повторение телевизионной мантры, а как проживание другой войны через свою собственную. Эти две войны связаны общим советским имперским прошлым. 

 

То, что я не могу принять в моих со-гражданах, а именно — поддержку нарратива «где вы были 8 лет?», приобретает совсем другой смысл в Армении. Это будто очередной постколониальный гибрид: метрополия придумала и заселила им колонию, которая преобразовала его в нечто отличное от изначального смысла через призму своего опыта. Поэтому, когда армяне говорят: «где вы были 8 лет?» — для меня это совсем иное, нежели когда россияне оправдывают военную неоколониальную агрессию России против Украины. Армяне говорят о своей боли, проецируя ее на другую трагедию, на самом деле отличающуюся по своей природе.

 

Интуитивно, мне кажется, что, помимо других черт, эти войны различаются иерархиями: если Россия ведет неоколониальную войну, пытаясь вернуть в свое государственное тело бывшую колонию Украину, которая ярко и четко заявила об инаковости, то Армения и Азербайджан условно находятся на одинаковых ступенях бывшей имперской иерархии: обе страны — бывшие колонии, они одинаково отрицают субъектность друг друга, воюют за территорию, которая стала спорной ввиду колониальной политики прошлых реинкарнаций российского государства. 

 

***

 

На вопрос «где вы были 8 лет?» я отвечу: «Здесь, протестовала против действий российского государства в Украине, боролась против государственного насилия внутри российского общества, жила в Украине, когда там началась война на Донбассе, вернулась в Москву и создала активистское пространство “делай культуру”, с проверкой ко мне приходили ФСБ и Центр Э, у моего отца-украинца был обыск, дважды, просто потому, что он — украинец, и много что еще случилось за эти 8 лет,

но главное — 2 марта 2014 года, когда Россия аннексировала Крым, я вышла на первый антивоенный митинг в Москве на Манежную площадь. Нас было ничтожно мало, нас  жестоко разогнали, я поняла, что все очень плохо и будет хуже. 

Еще долго я не разрешала себе сдаваться, продолжая бороться за свои базовые ценности в России.

 

В бесконечном феврале 2022 года, когда Россия стала бомбить уже всю территорию Украины, я однозначно поняла, что мрак вокруг меня стал тотальным, и уехала. Теперь мне приходится строить мост, чтобы хоть как-то понять множество иных мнений. До сих пор я наивно хочу, чтобы разности мирно сосуществовали.