Мы решили сделать серию разговоров о деколонизации России. Первый эпизод посвящен истории Сэсэг Жигжитовой.
МАРИЙКА: Расскажи, пожалуйста, о себе. Где ты родилась? Чем сейчас занимаешься? Где живёшь?
СЭСЭГ: У меня ветвистая биография и география. Я родилась в Бурятии, в маленьком селе, мой папа поступил в киевский университет, и в садик я ходила в Киеве. Потом папу по распределению отправили в Казахстан и до 12 лет я жила в Казахстане. В 1986 году мы переехали в Улан-Удэ, институт я закончила в Иркутске, по профессии я – архитектор. Потом, после института, я получила стипендию и уехала в Германию, где живу уже 20 лет. До прошлого года я работала архитектором в одной немецкой инженерной компании, но давно хотела заниматься рисованием, и в пандемию у меня появилась такая возможность. В прошлом году я решила попробовать себя фрилансером как иллюстраторка.
МАРИЙКА: Я пришла в восторг от твоих иллюстраций как раз на тему русского/российского колониализма и хочу побольше про это поговорить. Как ты себя самоопределяешь? Из чего сконструирована твоя идентичность?
СЭСЭГ: У меня, как и у многих обрусевших «нерусских», смешанная идентификация. Мы выросли на русской культуре. Но, в то же время, моя семейная среда была очень бурятская. Мой папа активно сопротивлялся русификации и, можно сказать, заставлял меня и моего брата говорить дома только на бурятском. Какие-то расистские высказывания, например, по поводу кавказцев, были под запретом. Благодаря моему папе и маме, моим родственникам, у меня есть бурятская идентификация.
Сейчас у меня немецкое гражданство, и за 20 лет, конечно, у меня произошла некоторая ассимиляция. Я это очень сильно почувствовала после того, как началась война. Я стала много общаться с русскими и русскоговорящими, а до этого у меня была немецкая и интернациональная среда. С коренными людьми здесь в Германии я много не общалась, только со своими родными — ездила в отпуск домой, или они приезжали ко мне.
В Германии есть бурятская диаспора, я даже раз в год ходила на вечеринки, но тесного контакта с ними не было. И с прошлого года, когда началась война, меня как будто взяли за шкирку и вернули ментально в Россию. Вернулось осознание проблем коренных народов, снова всплыл весь расизм и шовинизм. Это было очень резкое ментальное возвращение назад.
МАРИЙКА: Ты отказалась от российского гражданства, правильно я понимаю?
СЭСЭГ: Я отказалась от российского гражданства в 2015 году. Это не было политическим решением, просто совпало. Но я помню, как после 2014 года, после аннексии Крыма, всё изменилось. В 2015 году я съездила в Россию и на Байкале увидела, что многие машины, которые стояли в очереди на паром, были с георгиевскими ленточками. Настроение очень резко изменилось, я подумала: всё, теперь я точно хочу остаться жить в Германии. Я не была политически активной, хотя и была против аннексии Крыма, но конкретно активизмом я тогда не занималась.
МАРИЙКА: Сейчас в твоих рисунках содержится очень точное политическое высказывание о России как о колониальном государстве. Расскажи, пожалуйста, про свой опыт проживания в РФ?
СЭСЭГ: Расизм и шовинизм, который я испытывала в России, конечно, связан с колонией. Хотя страна может быть расистской, шовинисткой, и не быть колониальной, но в случае России, мне кажется, это связано.
Папа говорил мне, что название всей Иркутской области, Иркутск, река Иркут, Байкал и другие – это бурятские названия, но они переделаны на русский лад. Сами люди, которые там живут, не знают этого, не знают, как происходила колонизация. А ведь это всё задокументировано, причём самими казаками — они постоянно писали царю, что «мы отбили столько-то бурят, столько-то захватили в плен, столько-то мы крестили». Шла колониальная война, ни о каком добровольном вхождении Бурятии и Сибири в состав Российской Империи вообще не может быть речи.
Моя учительница по истории говорила, что русский народ никогда ни на кого не нападал. Почему вот буряты называются бурятами? Потому что пришли русские казаки и они сказали, что это наши братья или браты, то есть «браты-буряты». Смешно, что в это верят до сих пор.
Я могу сто тысяч историй рассказать про расизм и шовинизм. Свой первый опыт расизма я испытала в Иркутске, когда приехала туда учиться. И для меня это было шоком, ведь это Сибирь!
Я поступила в университет в Иркутске, и комендант отказывала мне в общежитии. И когда мои подруги (русские-семейские) пошли к ней и спросили в чем дело, она ответила, что бурятам здесь делать нечего, пусть уезжают в свою Бурятию. Если бы я тогда испугалась, я бы, наверное, уехала, но я знала, что мне нужно это образование, и я знала, что это неправильно. Я позвонила папе, он приехал, поговорил с деканом. Декан факультета прямо при нас позвонил и сделал выговор коменданту, мне выдали комнату. Это одно из самых ярких воспоминаний, которое укрепило меня в том, что отношение, которое высказала комендант, — это неправильно. Декан пришёл к нам в класс, остановил лекцию и сказал, что то, что мне хотели отказать в общежитие из-за национальности, — абсолютно возмутительно. Самое главное, что он сказал: «Мы живем здесь, на бурятской земле, и мы вообще не имеем права так поступать». В классе была гробовая тишина, я думаю, что все были в шоке. Это были девяностые годы, в Москве кричали «Россия для русских», как раз началась Чеченская война. И слова декана — это было очень сильно. Спасибо ему большое, я до сих пор вспоминаю.
МАРИЙКА: Как ты считаешь, как правильнее можно называть коренные народы, чтобы не определять их через русскость, говоря «нерусские»?
СЭСЭГ: Это открытая дискуссия. Раньше говорили «малые народы», сейчас есть мнение, что это неправильно. Например, буряты, татары, башкиры не относятся к малочисленным народам — они малочисленные по отношению к русским. Я постоянно вижу комментарии, что русские — тоже коренные, а в российском обществе, говоря «коренные», мы имеем в виду «нерусских». Сложно найти термин, который бы всех включал и в то же время был бы общепринятым. Мне кажется, это в процессе. Пока что я говорю «не русские» или «коренные».
МАРИЙКА: Про слово «коренные» — мне интересно твоё мнение относительно чистоты идентичности. Я думаю, что очищать идентичность — это крайне опасная вещь, ведущая к шовинизму. Как думаешь, что значит быть буряткой сегодня?
СЭСЭГ: Меня тоже пугает, когда кто-то пишет «она – чистая бурятка!». Мне прям плохо становится, потому что «чистота», «чистота нации», «чистота крови», «чистота в религии» – это уже два шага в сторону радикализации. Для меня вообще нет никаких «чистых». Каждый решает сам.
В Германии, по сравнению с Россией, очень большая разница. Я, как мигрантка, не белая женщина, азиатка, в Германии чувствую себя более принятой, чем в Сибири, будучи коренной сибирячкой, буряткой. То есть там мне постоянно приходилось оправдываться из-за своей фамилии, из-за своего происхождения, своего лица. На каждом шагу был барьер, и мне нужно было быть в 10 раз лучше, чем все остальные, чтобы пробиться и самореализоваться, чтобы защитить себя от проявлений ксенофобии.
Насчет «чистоты» — что делает меня буряткой? Для меня это моё семейное воспитание. Когда я нахожусь в деревне со своими родственниками, я чувствую себя там как дома. Я могу общаться на бурятском, понимаю бурятский менталитет.
Для меня буряты – добрые, веселые, они все время подшучивают друг над другом по-доброму. Я смеюсь больше, когда говорю на бурятском, это такой особый юмор. У немцев, например, больше сарказма. С другой стороны, когда я в Иркутске общаюсь со своими иркутскими друзьями, адекватными, я тоже чувствую себя спокойно.
Мы выросли на русской культуре и русская классическая литература – это не самое плохое, что может случиться с нерусским человеком. Я не хочу это в себе отменять. Но у нас должен быть выбор, у молодого поколения должен быть выбор. И нужно признать, что случился перекос в одну сторону.
Деколонизация для меня не значит отмена русской культуры, языка и отмена самого себя. Деколонизация означает восстановление баланса между ошибками прошлого и справедливым будущим. В школах у нас изучают только колониальный взгляд на историю и культуру, вся литература, искусство – всё с колониальным взглядом, и это явный перекос. Поэтому мы должны оттягивать в другую сторону.
МАРИЙКА: Согласишься ли ты, что именно с началом войны голос «коренных» народов РФ по-настоящему оформился и зазвучал сильнее, чем раньше?
СЭСЭГ: Да, абсолютно точно. Были активисты, которые ещё до войны говорили о колониализме, например, бурятский историк Хамутаев в 2012 году написал книгу о присоединение Бурятии к Российской империи. Он объяснил и доказал, что добровольного присоединения не было, ещё тогда он написал, — я прочитала только сейчас, вообще была в шоке — что эти упрямые попытки восстановить Российскую империю приведут Россию к краху и распаду. И что путинская русификации, приведёт к тому, что нерусские народы восстанут. После издания книги, в которой он опроверг добровольность вхождения, против него начались репрессии, он был вынужден уехать из страны.
Другой бурятский лидер и активист Евгений Хамаганов, выступавший против упразднения национальных округов, умер при невыясненных обстоятельствах, до этого подвергался угрозам и физическому насилию. Думаю, что такие люди были во всех республиках, но мы ничего о таких активистах не знаем. У нас были свои бурятские «навальные», которые погибали, сидели в тюрьмах, которых выдворяли из страны, но про них никто не знает из-за московскоцентричности, которая распространяется не только на политику, но медийную и культурную сферу — она вообще распространяется на всё.
Например, будучи в Сибири и даже в Казахстане, мы в школах изучали историю Киевской Руси, историю Московии. Мы не изучали казахскую и бурятскую историю. Поэтому про наших активистов, которые до этого говорили о деколонизации, боролись за свои права, не было слышно. Ситуация изменилась благодаря украинцам, которые подняли вопрос колонизации на другой уровень. Они платят сейчас очень жестокую и дорогую цену за свою свободу. Украинцы показали пример, всех растормошили и разбудили, до этого все как будто спали или не воспринимали угрозу всерьёз.
МАРИЙКА: Что ты думаешь о том, как либеральные российские медиа в эмиграции освещают вопрос деколонизации России? Кажется, они стараются этого не замечать.
СЭСЭГ: Знаешь, как родилась эта серия комиксов про российскую оппозицию? После того, как началась война, мы все продолжали смотреть стримы «русской интеллигенции» и русской оппозиции, вернее, московской оппозиции на YouTube: Гордееву, Дождь, Быкова, читали Медузу. Мы все это смотрели и слушали, как обрусевшие люди, разделения на русских и нерусских не было. Хотя я была за рубежом, всё равно, как я уже говорила, война меня вернула, и я считала, что какая-то часть меня принадлежит этому обществу. Когда вдруг стало понятно, что очень много бурят, тувинцев и дагестанцев умирает на войне, представители этой самой русско-московской интеллигенция стали показывать пальцем и говорить: это они там некультурные, не ходят в Эрмитаж, они воюют, а мы — протестные. Отмена произошла не от меня, русско-московская интеллектуальная тусовка сама себя отменила, отмежевалась, и это стало неприятным сюрпризом не только для меня. Я не хочу ставить окончательную точку на этом, мы эмансипируемся, меняемся, но ориентиры сменились.
Даже Тамара Эдельман — а я очень её уважаю, смотрела все её лекции — в интервью команде Навального сказала, что отделение Сибири невозможно, потому что этого хотят только оголтелые националисты. Когда редакторка «Холода» спросила у неё: «Вы изучали историю Сибири в университете?», она ответила: «Нет, историю Сибири мы не изучали». Она не знает и не хочет объективно рассказать о колонизации Сибири, потому что это опасно для империи.
Эти наблюдения за медийной оппозиционной средой накопились и вышли в серию из 9 рисунков, которую можно озаглавить как «Достали». После очередного интервью я просто подумала: «Ну всё, это просто невозможно!». Когда ты много слушаешь их, начинаешь замечать в этом какую-то систему, матрицу, повторяющийся паттерн: есть только «Мы». Мы построили мир для себя, Мы говорим только о себе, в этом мире нет «их» – коренных народов, а если есть – только в том виде, как видим их «Мы».
Когда я выложила эти рисунки, на меня посыпалась гора сообщений. Коренные и нерусские люди стали писать, что они тоже это видят. Оказалось, я задела какой-то нерв у людей.
Я слышала мнения, что мы якобы не представляем бурят, потому что живем за границей. Жизнь за границей, наоборот, может помочь лучше понять процессы на родине. Я постоянно общаюсь со своими родственниками, среди них есть люди, которые убежали от войны в Монголию, есть мобилизованные. И есть те, кто говорят: «Что поделать, государство так захотело, поэтому мы ничего не можем, нам приходится». Мне кажется, что я знаю бурят гораздо ближе ещё и потому, что не живу там. Уж точно лучше, чем какие-нибудь московские либералы. И мне не все равно, что происходит с бурятами, тувинцами, калмыками и другими.
Нас не удовлетворяют отговорки: «в России нет расизма»,«диспропорциональная мобилизация не носит расистский характер». В этих отговорках видно всё отношение политических и медийных лидеров к нашим народам.
Эта жесткая формула «если ты не живешь там, ты не можешь представлять бурят» не работает. Я вижу многих бурят и других коренных людей как инфицированных русской идеологией, русским миром, путинской идеологией. Я работаю над собственной деколонизацией и делюсь своим опытом с надеждой, что это кому-то может помочь.
МАРИЙКА: Когда ты говоришь про деколонизацию России, что ты под этим подразумеваешь с политической точки зрения? Ты сама или среди вашего сообщества, как вы обсуждаете возможное будущее страны?
СЭСЭГ: Мы постоянно это обсуждаем. Даже среди нерусских, коренных активистов, мнения очень разные. Слово «распад» несет в себе негативную коннотацию. Я считаю, что слова «распад», «сепаратист», «развал страны» здесь неуместны. Страна уже развалена — Путин сделал своё дело. Поэтому я бы сказала, что деколонизация – это не развал страны, а, наоборот, её восстановление. Это огромный шанс политической эмансипации для всех, русских и нерусских. Мне очень нравится идея про создание Союза суверенных государств. Европейско-азиатский союз — ЕАС на основе Российской Федерации по примеру Евросоюза. У Евросоюза есть общие границы, есть общая экономическая зона. Не нужно отделяться и изолироваться полностью, но каждая республика или какие-то объединения между регионами имеют свою политическую волю. Они не должны быть зависимы от решений Москвы.
Например, как после войны денацефицировалась Германия — в её Конституции заложен такой механизм, что диктатура вообще невозможна. То же самое должно произойти в России с властью Москвы. Потому что Москва, начиная с колонизации Сибири, начиная от самых древних времен до сегодняшнего дня, действует как колониальное государство. Как и раньше, Москва до сих пор высасывает все ресурсы из Сибири, материальные и человеческие.
Колонизация Сибири началась из-за пушнины, которая была «мягким золотом». Доходы московского государства от пушнины составляла одну треть доходов всей казны. Пушнина экспортировалась в Европу, Персию, Китай. Московское государство обладало тотальной монополией на пушнину. Всё это было на крови и на страданиях коренных народов Сибири.
Из Сибири делали каторгу во все времена: в царский и советский периоды туда массово ссылали людей. Был очень короткий период деколонизации, когда пришли коммунисты, и была проведена «коренизация». Народы обрели свои собственные республики и стали политическими нациями. Но потом быстро начались репрессии против коренных народов, культурная и интеллектуальная верхушка была полностью уничтожена. Везде всё шло по единой схеме: не только в Бурятии, но и Якутии (в Республике Саха), в Татарстане и т.д. Опять Москва стала главным решателем судеб всех народов.
И то же самое происходит сейчас. Нам нужна открытая информация о том, сколько московских фирм владеют сибирскими предприятиями, рудниками и ресурсами. Мы все это знаем, но у нас нет такой четкой статистики. Если она будет, мы увидим, что схема не поменялась с 17 века.
Российские оппозиционеры говорят, что в мобилизации нет национального оттенка. Об этом говорит Шульман, Ходорковский, Милов. Но когда мы смотрим на статистику, мы видим, что вероятность погибнуть у бурятов гораздо выше, чем у москвича. Бедность этих регионов — это и есть расовая дискриминация. Почему сибирские регионы, будучи донорами природных ресурсов, должны нищенствовать? Это системная дискриминация.
Мне неприятно слышать российских политиков, которые говорят о преобразовании России, её демократизации, а на деле откладывают это на потом. Когда мы пришли с моей подругой на встречу с Миловым и попросили его говорить «россияне» вместо «русские», он сказал: «Нет, я не буду этого говорить, потому что мне 50 лет и мне уже поздно меняться». И тогда я ему сказала: «Вы хотите поменять всю страну, но не хотите поменять одно слово?».
Потом я спросила его о статусе русского языка и русского народа как государствообразующего. Он сказал, что «нас 80%, так что это нормально». Человек не понимает основ демократии, аргумент про 80% — совершенно антидемократичен, а ведь Милов хочет преобразовать всю страну.
Мы постоянно проходим через разочарование в оппозиционных лидерах. Мы видим, как эти политики опять идут по одному и тому же кругу. Мы снова встретимся на том же месте через 30 лет, когда будет ещё какая-нибудь война. Нужно это останавливать прямо сейчас.
Например, в Германии демократизация началась не после того, как ушёл Гитлер, не после того, как он себя застрелил. Она началась с того, что лидеры государства стали говорить о покаянии, о денацификации. Вилли Брандт встал на колени в Варшаве у памятника гетто. Это был настоящий демократический лидер, в России, к сожалению, таких пока нет.
Сейчас у российской оппозиции очень упрощенная схема — давайте уберем Путина, и всё будет хорошо. Это не есть демократия.
МАРИЙКА: Как европейцы смотрят на Россию? Изменилось ли их восприятие после начала войны? Понимают ли они, что в России живут не только этнически русские?
СЭСЭГ: Они видят Россию глазами русской интеллигенции. Для них Россия — это Москва. Например, Маша Гессен считается в Америке одним из экспертов по России, но она говорит про Москву. Когда на Западе говорят про Россию — говорят про Москву. На западе средний обыватель не знает, что в РФ есть национальные республики. На протяжении 20 лет в Германии мне часто приходилось объяснять, что я – не эмигрантка в России, что Россия колонизировала Сибирь. Про Сибирь мало знают, кроме упрощенных клише — холод, белый медведь и человек, который в чуме ест сырую рыбу, в лучшем случае – красивая природа, очень романтизированный имидж «диких» людей.
Нам, живущим в Европе, нужно больше говорить о нерусских народах в России. Это очень сложная тема, особенно в Германии, здесь все еще чувствуется разделение на западную и восточную Германию, и у восточных немцев, особенно у старшего поколения, есть ностальгия по социалистическим временам. У многих есть сильная лояльность к России, многие смотрят русские каналы на немецком.
Например, недавно я разговаривала с одним восточным немцем. Когда он услышал, что я из России, то начал тепло отзываться о ней, восхищаться размерами страны, говорил, что НАТО пытается вмешиваться, а Россия защищается. Я ответила, что Россия — колониальная страна, захватила колонии и продолжает свое влияние в таких странах как Армения, Грузия, Казахстан, Кыргызстан, которые до сих пор во многом зависят от решений Москвы. Я рассказала, что происходила тотальная русификация всех народов, а он попытался оправдать это тем, что нужно очень много сил, чтобы создать такое большое государство и такую империю. По его мнению, это хорошо — принадлежать такой большой стране. Они с восхищением смотрят на эту кажущуюся мощь. В бывших социалистических странах до сих пор очень развит культ силы.
У западных немцев не закончилась своя деколонизация. Здесь постоянно ведутся дискуссии о том, что нужно возвращать артефакты, предметы искусства, которые тут выставляются в музеях как национальное достояние. Этот процесс идет со скрежетом, но все же идет. Политическая деколонизация произошла, ментальная деколонизация ещё в процессе.
Думаю, европейцы зациклены на себе, хотя и критикуют евроцентризм. Я не понимаю немецкие медиа, которые молчат об империалистическом и колониальном характере этой войны. Войну осуждают, но выводов о колониальном характере не делают.
МАРИЙКА: Как тебе кажется, слышны ли сейчас голоса коренных народов России? Как ты ощущаешь, на каком этапе своего развития они находятся?
СЭСЭГ: Мне кажется, какой-то порог уже пройден: образовались активистские группы, они стабилизировались. Планируются дальнейшие мероприятия. За этот год произошли большие изменения, есть впечатление, что наша повестка наконец-то начала доходить до мейнстримных либеральных медиа.
