ДИКОРОСИЯ #0

М. 

НЕ-МОЙ МАНИФЕСТ

Меня зовут Марийка. Это украинское имя. В России это Маша. А вообще я — Мария. Так меня хотела назвать мама в память о своей маме. Папа долго сопротивлялся. Он хотел выбрать мне украинское имя вслед имени моего старшего брата — Тарас. Несколько месяцев я жила без имени, пока за него шла борьба. Борьба — это, наверное, мое второе имя, неофициальное, но постоянно мне сопутствующее. 

Спустя несколько месяцев папа якобы сдался, пошел и зарегестрировал меня как Мария. Но. Это вот «но» также будет идти вместе со мной всю жизнь. Сейчас мне уже 35. Несмотря на то, что я стала Марией, папа сказал, что Машей я никогда не буду. Я буду Марийкой, как в Украине удлиняя сокращают всех Марий. Началась не-моя борьба. 

Родственники мамы, кажется, были крайне возмущены. Поэтому в семье меня называют как угодно, но только не Марийка. Это Маня, Маруся, Мария. Думаю, они были бы рады использовать имя «Маша», но папа боролся за собственную украинскость, пытаясь выразить ее через своих детей, меня и брата. Пока я не могла говорить, он ходил в детский садик и объяснял воспитательницам, что я-не-маша. После я уже делала это самостоятельно. Казалось бы, какая разница, Маша или еще как-то. Но она есть, и большая. 

Мой папа — украинец. У него сложная и длинная история. Он сам выучил украинский язык, при маме-коммунистке стал идентифицировать себя как украинец. В 1960-х гг. он учился и работал в закрытом городе Днепропетровск, находившемся в то время под прямым контролем Москвы, потому что делал ракеты. Несмотря на это, папа примкнул к украинским диссидентам, которые потом отсидели как политзаключенные по много лет в лагерях. Папе повезло. Он был математик. КГБ решили, что технарь запутался. 

Папа бежал в Москву, которая, как ни парадоксально, была самым либеральным городом в СССР, тут и осел. Познакомился со многими «скрытыми» украинцами, которые не могли быть таковыми в авторитарном Советском Союзе. Иначе — тюрьма или психиатрическая больница. 

После развала Союза у папы случился звездный час. Его борьба за независимую и самостоятельную Украину вышла на свободу. Он создал украинскую диаспору в России. Я ходила в воскресную украинскую школу, учила язык, культуру. Папа даже купил видеомагнитофон за 200 долларов, что для 90-х было очень много. У нас был уговор — я хожу в школу, а видик записывает мультфильмы Дисней Клуба, на которые я не успевала по времени. И, если честно, ходила я в эту школу неохотно. Да и разговаривать на украинском тоже не очень хотела. Из-за окружения.

Украинская диаспора в России — это вызов. Для, например, грузин, латышей, казахов создать диаспору — это еще приемлемо, поскольку для русского государственного сознания они — другие, отличаются от россиян, хотя бы внешне. А вот украинцы. Здесь россияне никак не могли признать отличие украинцев от них самих. Слишком, на их взгляд, украинцы растворились в российском. А вообще — украинского никогда и не было. Для россиян украинцы — это те же россияне, только помладше и на окраине, общающиеся на смешном диалекте русского языка. Зачем «младшим» россиянам нужна своя диаспора. Это как будто бы от тела отделилась его часть и вдруг заявляет, что она самостоятельна и даже еще больше — принадлежит другому организму. Такое Россия никак не могла ни признать, ни принять. 

Колониальная империя, которая не считает себя таковой, не хотела терять свои части и полностью перестраивать сознание. Россия колонизировала себя сама, а также близлежащие к ней территории. Она и жертва, и агрессор. В нужные моменты нажимает то на одну, то на другую кнопку. Так что и поспорить сложно. А что было делать с теми, кто не считал себя россиянами, а четко и ясно идентифицировали себя как украинцы, со своей отличной от российской культурой, языком, традициями и сознанием в целом? Если не признавать, то, как и было раньше, когда в Советском Союзе якобы все «дружили», заглушать. 

Так и случилось с украинской диаспорой в России. Если в 1990-х до нее не было дела, так как новая Россия только строилась, как и самостоятельная Украина, то в 2004 году после «Оранжевой революции» в Украине, которая якобы выбрала «неверный» путь, начались первые репрессии, которые разрастались в масштабе. Сейчас, в 2022 году, когда Россия вторглась в Украину,  диаспора уничтожена физически. Однако какие-то ее очень слабые голоса все-таки прорываются через маленькие дырочки железной двери одиночной камеры в тюрьме строгого режима «Россия». 

Итак, став Марийкой, а не Машей, я начала жить в новой России, которая отчаянно искала себя. Сейчас я уже вижу и знаю, а также испытываю на себе, что не сумев перестроить свое сознание, деколонизировать его, направив свои силы на создание демократичного государства, ставящего ценность жизни человека превыше всего, новая Россия решила реставрировать самые темные стороны своего прошлого, в основе которого насилие как образующая единица нового государства со старыми привычками и способом мышления.  

Пока я ничего не знала и не понимала о том, как устроено российское общество и государство, я сильно страдала быть Марийкой в России. Папа воспитывал меня как украинку. Мне это не нравилось. Будучи ребенком, я очень не любила семейные застолья. Приходили мамины родственники. Папа разговаривал со мной на украинском. Их это дико бесило. Они считали, что их не уважают. Но почему-то они не хотели уважать папину идентичность. Были ссоры. А я была между, не понимая, почему родственникам так не нравится украинская речь. И почему папа меня заставляет говорить так, как других сильно раздражает. Как реакция, я стала стесняться своей украинскости, мечтая, чтобы папа был, например, англичанином. Говорить на английском было престижно. 

Бывшая колониальная империя стремилась говорить на английском, изображая из себя жертву порабощения Западным миром, но не хотела признавать право своих бывших подчиненных частей говорить на их родном языке.

В 2011-12 я училась в крайне престижном институте «Стрелка» в Москве, где культивировалось преклонение перед иностранцами с Запада, но принижалась субъектность россиян. Там же я познакомилась с Адеолой, антропологиней из Нью-Йорка. Она исследовала мою семью, находящуюся, по ее словам, на пограничье. 

С ее же помощью я осознала, насколько российское общество авторитарно и агрессивно к любому отличию. Мы задали вопрос: «Кто такой настоящий москвич?». В родном для Адеолы Нью-Йорке жителем города были все, кто в нем жили. А в Москве не так. Москвичами считались не только те, кто родились, но кто также имел славянскую внешность (как часто писали в объявлениях для сдачи жилья) и, конечно, говорили на русском без акцента. Что это? В современной Украине, находящейся сейчас под бомбами России, придумали слово — «рашизм». 

Я жила и не заметила, как страна стала фашисткой. Все это происходило медленно и поступательно. Исключения из-за внешности и языка повсеместно встречались в России. Я как-то сказала Адеоле: «Знаешь, я поняла, если я никак не выражаю свою украинскость, то у меня нет проблем в Москве, моя внешность помогает мне быть «своей», но это все работает, пока я не делаю выбор в сторону освобождения моей украинскости. Тогда же я перестаю быть «своей» и становлюсь «чужой». И даже несмотря на тот факт, что я родилась в Москве и имею славянскую внешность, я перестаю считаться москвичкой, становлюсь приезжей иностранкой». 

Так нам с папой и сказала одна женщина  в очереди в магазине, услышав, что мы говорим на украинском языке: «О, иностранцы приехали». Сказала она это не без пренебрежения. Нас это очень задело, папа предложил ей, чтобы я показала паспорт в качестве доказательства, что я — не иностранка, а «коренная москвичка». Папа прожил в Москве большую часть своей жизни, но так и остался для местных «хохлом», который почему-то не хочет уезжать к себе домой. 

В 2000 году я пошла учиться в украинский класс, который посольство Украины открыло в лицее иностранных языков при институте Мориса Торезы в Москве. Это очень престижный вуз. На линейке директорка объявила всем ученикам, что в лицее теперь будут учить еще украинский как иностранный. Среди учеников раздался громкий смех. 

Потом мы доказывали свое право на существование и ждали, когда нас примут учителя и ученики. Не как «неполноценных», а как нормальных людей. Через год это получилось. Но я была в шоке, когда дети этого престижного лицея написали на доске в нашем классе: «Хохлы, убирайтесь домой». Мы мыли класс и стирали этот позор, начерченный мелом на доске. 

В 2022 году коммунальщики Петербурга закрашивают краской выскребенную на льду надпись «Нет войне». Российская власть не понимает, что декорация не поможет, краску можно смыть, и даже сквозь ее слои видна суть. Война, которую российское правительство начало против Украины, всегда останется ледяным душем для наших надломленных тел. Моего точно. 

На протяжении всех своих 35 лет, пока я жила в России, я пыталась найти выход для своей украинской идентичности, каждый раз пробираясь через баррикады и лавируя через жернова российской системы, старающейся привести всех к стерилизованному единству, убивая наше множество. 

Иногда я впадала в отчаяние, винила отца, мечтала о простом имени. Представляться Марийкой было сложно. Начинались вопросы, откуда это имя, действительно ли это имя, а не прозвище, потом меня спрашивали, почему я не хочу уехать домой. Куда? Я родилась в Москве, Москва — мой дома. «Я — украинка, которая родилась в Москве и я — дома», — это было невозможно понять окружению. Тем более принять.

В университете, том самом престижном, где учили иностранные языки, преподаватель английского отказывался называть меня Марийка. Только Маша. Я была против, предлагала Мария, как по паспорту. Но он в ультимативной форме предложил мне выбрать: или Маша, или Семененко (моя фамилия). В итоге я была Семененко. Машей я-таки не стала. 

Преподавательница немецкого языка также не могла принять мою идентичность, каждый раз намекая на то, что украинкой быть зазорно. Как-то раз я пришла в шубе, которую мне подарил дядя. Она предположила, что мне ее подарил сын Юлии Тимошенко. У нее есть сын? Этот бред сложно анализировать. Я промолчала. Немецкому она нас не учила, по большей части спала на уроках. Но. На государственном экзамене по немецкому языку она поставила мне 3 в то время, как другие экзаменаторы оценили мои знания на 5. У нее не было аргументов, но была непримиримая позиция. Я — украинка, значит, меня надо унизить. В дипломе у меня стоит 4 по немецкому языку, хотя это неправда. 

У меня есть и было еще очень много историй из моей жизни, как в России не любили украинцев, которые себя так идентифицировали. Живя в России, моя личность постепенно, но уверенно расстраивалась. 

В 34 года психиатр поставил мне диагноз «расстройство личности», которое я начала лечить, чтобы твердо быть в этой реальности. Теперь мне кажется, что расстроилась Россия, а не я. Терапия помогает, но как ее распространить на всю страну? Дело же не только в правительстве, но и в людях. Многие не приемлют Украину как нацию, по-прежнему считая ее ошибкой, «Малой Россией». 

Уже в Ереване, куда я эмигрировала, я встретила других россиян, так же как и я уехавших в никуда. 

С. пытался разобраться в ситуации. Он не понимал, как народы, родные по крови, могут воевать. Сначала я не хотела говорить в терминах родственных связей. Но эта концепция настолько глубоко сидит в головах россиян, что пришлось. 

Если Россия и Украина — одна семья, то важно понимать, что отношения в семье бывают разные, и не обязательно сохранять родственные связи, если один родственник убивает другого. 

Россия не хочет видеть, слышать, признавать Украину как личность. Как в авторитарной семье, Россия хочет, чтобы Украина ее слушала, повиновалась, молчала и страдала. Чтобы Украине остаться личностью, ей нужно отказаться от таких родственных связей, пока другой родственник, то есть Россия, не изменит к ней своего отношения. 

Я считаю, что от концепции «семьи» в отношении государств нужно отказаться. Ее придумал Сталин. И под чем-то важным и сакральным для многих людей скрывал насилие. 

Украина — отличная от России самостоятельная нация. Несмотря на то, что территория современной Украины была частью Российской Империи и потом СССР, это не означает, что такой нации нет. И это не означает, что Украина — часть современной России. Современная Россия — национальное государство, которое корячится в попытках реставрировать в себе империю. Несмотря на что-то общее, у России и Украины разные контексты. Нельзя сравнивать. 

В войне между Россией и Украиной я не вижу никаких других результатов, кроме того, что Россия должна якобы проиграть. Но на самом деле это будет победа. Света над тьмой, разума над насилием, добра над злом. Россия должна деколонизировать свое сознание, не хвататься за мифы прошлого. Она должна смотреть в будущее и видеть настоящее. Она должна сделать выбор в пользу множества и разности как силы к объединению. Она должна…а может ли? 

Должна, если хочет спасти себя как нацию. И быть свободной. Украина — сильная, гордая, самостоятельная и независимая — сама решит свои проблемы. 

Если Россия не хочет океана крови, то должна пересобрать себя в кратчайшие сроки. Иначе после этой войны последуют многочисленные гражданские войны. 

Россия — это федерация, где живет много разных народов. Им нет смысла «бороться» за кровоточащий «русский мир», выжигающий любое отличие на своем пути и в своих границах, заставляя всех быть «православными славянами». Эти шрамы не спрятать, коммунальщикам не закрасить их краской. Ими покрыто все наши многочисленные разнообразные тела. Все наши разные земли.

Несмотря на пропаганду и стерилизацию информационного поля, мы знаем, что все равно белое будет белым, а черное — черным. А я была, есть и буду Марийкой.

​